И Роза с четырьмя шипами: «“Да не тяни же, это невыносимо! Решил уйти – так уходи…” – Она не хотела, чтобы Маленький принц видел, как она плачет. Это был очень гордый цветок…»
«– Знаешь… моя Роза… Я за нее в ответе. А она такая слабая! И такая простодушная. У нее только и есть, что четыре жалких шипа, больше ей нечем защищаться от мира…»
И помните, Маленький принц пошел на самоубийство (укус змеи), чтобы вернуться к своей любимой.
А вот это – как невероятно точно:
«Взрослые никогда ничего не понимают сами, а для детей очень утомительно без конца им все объяснять и растолковывать.
На своем веку я много встречал разных серьезных людей. Я долго жил среди взрослых. Я видел их совсем близко. И от этого, признаться, не стал думать о них лучше. Когда я встречал взрослого, который казался мне разумней и понятливей других, я показывал ему свой рисунок № 1 – я его сохранил и всегда носил с собою. Я хотел знать, вправду ли этот человек что-то понимает. Но все они отвечали мне: «Это шляпа». И я уже не говорил с ними ни об удавах, ни о джунглях, ни о звездах. Я применялся к их понятиям. Я говорил с ними об игре в бридж и гольф, о политике и о галстуках. И взрослые были очень довольны, что познакомились с таким здравомыслящим человеком.
Взрослые очень любят цифры. Когда рассказываешь им, что у тебя появился новый друг, они никогда не спросят о самом главном. Никогда они не скажут: «А какой у него голос? В какие игры он любит играть? Ловит ли он бабочек?» Они спрашивают: «Сколько ему лет? Сколько у него братьев? Сколько он весит? Сколько зарабатывает его отец?» И после этого воображают, что узнали человека. Когда говоришь взрослым: «Я видел красивый дом из розового кирпича, в окнах у него – герань, а на крыше – голуби», – они никак не могут представить себе этот дом. Им надо сказать: «Я видел дом за сто тысяч франков», – и тогда они восклицают: «Какая красота!»
Сент-Экзюпери великолепен! Прочитать эту книжку займет 40 минут. А забыть ее никак нельзя!
Вера и надежда
Вера и надежда следующие в списке наших стимулов. Хотя для меня тут не все так однозначно.
Вера. Я не беру веру в Бога и вопросы религии – это отдельный и очень сложный вопрос.
Не существует людей, которые не верят в Бога. Есть люди, которые говорят, что не верят в Бога.
Я был в самолете, который совершал аварийную посадку.
Рейс Нью-Йорк – Москва. Летит вдоль берега США на север и около залива Гус-Бэй сворачивает и берет курс через Атлантику.
В то время этот залив стал печально известен – над ним разбилось несколько самолетов подряд. Один из них был «Боинг» Египетских авиалиний, где летело насколько высокопоставленных египетских офицеров. Египтяне потом даже призывали американцев провести исследование той местности – уж больно часто там регистрировались аномалии. Ну вот, вскоре после той катастрофы полетел домой и я. На карте полета было видно, как у Бэй-Гус мы сворачиваем в Атлантику, как вдруг прекратили раздачу еды и объявили, что мы возвращаемся в Нью-Йорк из-за технической неисправности. А минут через 10 объявили, что долететь до Нью-Йорка у нас нет технической возможности, и мы садимся в каком-то маленьком городке.
Я сидел у окна как раз над крылом и смотрел в окно. И очень хорошо увидел, как из крыла расходится радужный треугольник – это сливали топливо (баки в крыльях). Я как-то сразу понял, что все плохо. Самолет был заполнен не более чем наполовину, и я стал искать себе место понадежнее. Сначала пересел в середину салона. Потом вспомнил, что выживают иногда те, кто сидит в хвосте, и пересел назад. Пока метался, посмотрел на людей. Никто больше не метался, не кричал. Люди сидели с закрытыми глазами и шевелили губами. Молились. Я тоже успокоился, вернулся к окну и стал просить Господа: «Помоги!» Помог – мы благополучно сели, очень эффектно прокатились по посадочной полосе сквозь выстроенную шеренгу пожарных и санитарных автомобилей с включенными мигалками!
Как часто мне приходилось в жизни просить: «Господи, помоги!» А потом, когда опасность проходила, я раньше не всегда говорил: «Спасибо, Господи, благодарю!»
Лежал под обстрелом в канаве, вжимаясь в красную африканскую землю, и молился. А потом отряхнулся и пошел, и спасибо не сказал! До сих пор стыдно… Хорошо, Господь простил, решил: ну, что с такого дурака взять?
Бог един, религий много. Видимо, это нормально – слишком мы разные, религия должна быть посредником между Богом и людьми, совершенно разными людьми, поэтому религий и несколько. Мне вообще не очень ясна эта роль посредника, но и тут каждому свое.
* * *
У меня своя теория про необходимость верить в Бога и возносить молитвы.
Я думаю, что не только мы нуждаемся в Боге, но и Бог в нас.
Когда люди верят и молятся, создается коллективная аура (назовите как хотите), которая Богу нужна. (Зачем? Ну, Его пути неисповедимы…) Поэтому любой верующий человек находится под Его защитой. Получается такой как бы взаимовыгодный процесс. Пастух ведь бережет свое стадо.
А вот неверующий Богу ни к чему!
Он о нем и не заботится. Вот неверующий и катится, как камушек по склону, подверженный всем случайностям и лишенный Его покровительства.
У меня в семье как-то никто особо религиозен не был. Мои родители развелись, и я с шести лет жил то у одной бабушки, то у другой.
Бабушка по материнской линии – крымская татарка и мусульманка. Она знала много языков, арабский в том числе. Меня в детстве всегда поражало, как она писала арабской вязью справа налево! В советские времена она подрабатывала тем, что «вычитывала» Коран на арабском по просьбам знакомых мусульман. Я помню ее часто сидящей над Кораном и шевелящей губами.
Я, прожженное дитя эпохи, спрашивал: «Бабушка, тебе же уже заплатили, так чего читать? Скажи, что прочитала, кто узнает?» Она недоуменно поднимала глаза: «Аллах узнает».
У мамы же были и вовсе смешанные понятия о мусульманстве. Я, кстати, так точно и не знаю национальность моей мамы. Отец ее – турок, но родом из Нахичевани, и по паспорту она азербайджанка. И в войну она росла в Нахичевани.
* * *
Про ее отца – целая отдельная история, описанная в книге «Загадки Стамбула» И. Дорбы.
Мой дед в молодости приехал с друзьями и единомышленниками из Турции в Крым создавать коммуны из бедняков-мусульман, что-то вроде более поздних кибуцев в Израиле. Но довольно скоро оказалось, что в советском государстве слово «коммуна» понимают несколько по-другому. Встал вопрос выбора: уезжать или оставаться.
Но дед к тому времени встретил и полюбил невероятной красоты девушку – мою будущую бабушку (видели бы вы ее фото и портрет!). «А когда нам шепчет сердце, мы не боремся, не ждем» [1], вот и он остался, организовывая уже колхозы. Непонятной политической окраски, верующий мусульманин, инородец – понятно, что его ждало в те времена ранней советской власти. Ему и друг, ставший одним из руководителей Крыма, говорил: «Беги!» Но тут оказалось, что моя будущая бабушка беременна. Он снова остался и через какое-то время был арестован. Его ждал скорый расстрел – других приговоров тогда не было! Бабушка собрала все украшения (а была она из весьма богатой семьи), срезала золотые монетки, традиционно носимые на татарской женской шапочке (эта шапочка есть на портрете), и пошла к охранявшим мужа солдатам. Отдала все золото и упросила отпустить мужа на рождение ребенка, ведь уже вот-тот, а муж так и не увидит! То ли золото возымело действие, то ли вид рыдающей красавицы, да еще в таком положении, но через два дня, когда прошли роды, моего деда выпустили и с часовыми повели смотреть на новорожденную дочь – мою будущую маму. Часовые остались на входе, но моя бабушка всегда была хитрой и умной (оставалась такой до глубокой старости!): заранее разобрала заднюю стену в комнате, закрыв содеянное ковром. Так дед и сбежал, и стал скрываться в дубовых лесах Ай-Петри. Бабушка, едва избежав расстрела по обвинению в содействии побегу (пожалели молодую мать и новорожденную), носила ему еду и одежду. Однажды ее выследили и долго обстреливали рощу, где скрылись они с мужем.
